Все русские общества во Львове с началом военных действий были закрыты [127, вып.1, с.82]. Тюрьмы все более переполнялись заключенными - к 28 августа только во Львове оказалось около 2 тысяч узников, „опасных для государства москвофилов" [127, вып.1, с.27]. Жертвы террора располагались в разных местах заключения, но их катастрофически не хватало и с начала сентября 1914 года в Штирии был организован огромный концентрационный лагерь Талергоф. „Талергоф, - пишет один из первых его узников о. Григорий Макар, - небольшая местность, перед войной никому не известная, представляет же собой довольно широкую равнину, окруженную со всех сторон высокими Альпами. Эту местность назначили австрийцы для русских галичан, заподозренных в государственной измене. Первый транспорт в составе 2000 человек обоего пола прибыл сюда 4 сентября 1914 года из Львова. Четверо суток держали людей под открытым небом, окружив узников живым кольцом жандармов и солдат" [127, вьш.З, с.4]. Первый транспорт заключенных был выброшен в Талергофе прямо в поле, лишь кому-то посчастливилось попасть в стоявшие в поле ангары, затем были построены бараки [127, вып.З, с.2 - 3]. Талергофский лагерь просуществовал около трех лет, с сентября 1914 по май 1917 гг. Заключенными были, по свидетельству священника Феодора Мерены, пережившего Талергоф, „люди разных сословий и возрастов. Были там священники, прелаты, адвокаты, судьи, доктора, преподаватели, частные и государственные чиновники, учителя, крестьяне, мещане, псаломщики, писатели, студенты, актеры, военные судьи, военные священники - все русские галичане, за исключением незначительного процента румын, цыган, евреев, поляков, мазепинцев и 3 блудниц из Перемышля... По возрасту Талергофская публика была также весьма разнообразна, начиная почти столетними стариками (прелат Дольниц-кий 94 л.) и кончая грудными младенцами. В отхожие места интернированные сопровождались конвоем. Не было тут-различия между мужчинами и женщинами. Естественные потребности отправлялись по команде, а не успевших справляться прокалывали штыками... Интернированные украино-филы находились под опекой адвоката Ганкевича, зятя известного доверенного австртМского правительства Костя Левицкого. И действительно, скоро они были освобождены и оставили лагерь [127, вып.4, с. 158]. Были и пленные русские солдаты [127, вып.4, с.64]. За малейшее нарушение режима узника ждала пуля [127, вьш.4, с.20, 83 и др.]. Узников направляли на принудительные работы, иногда они могли что-то заработать, но те, кто не имел денег (захваченных при аресте или от родных), а заработать были не в силах, терпели страшный голод. С осени 1916 года, вплоть до ликвидации лагеря, как пишет священник Генрих А.Полянский, настал в Талергофе голод, для безденежных - грозный. Все писали к своим просьбы присылать посылки, а посылки не доходили. „От голода померло в последнем году много нашего селянства; команда питала их самими юшками (похлебками), мы не могли им дать есть, ибо сами еле-еле жили..." [105, вып.4, с. 127-128]. Постоянны были издевательства, самые изощренные, сохранился, напр., даже рисунок бывавшей не раз сцены - один из заключенных запечатлел, как униатский священник угрозами и побоями был принужден везти на тачке еврея [127, вьш.4, с,61]. А после того еврея заставляли Везти священника. Заключенные имели право на переписку, но письма задерживали в канцелярии и не отдавали адресатам. Особенно прославился издевательствами надзиратель обер-лейтенант запаса Владимир Чировский, садист и взяточник. Страшными были одиночное заключение и пытка „подвешиванием", когда наказуемого подвешивали за руки, связанные сзади веревкой. Когда летом 1915 года в Талергофе начался рекрутский набор в обескровленную австрийскую армию, почти вся вызванная к набору интеллигенция записывалась при перекличке как „русская" (Национальность russische числилась даже в дипломах некоторых из них, докторов прав). „Команда приговорила всех, которые записывали себя русскими, к 21-дневному аресту, а затем: и к Anbilden (подвешиванию) на 2 часа! И пошли наши за это в арестантские бараки" [127, вып.4, с.123].Ужасны были санитарные условия в лагере, особенно в первые, месяцы его существования. Открытые отхожие места, куда заключенных водили под конвоем, который вел туда только по 20 человек, насмешки и издевательства солдат над несчастными женщинами [127, вып.З, с.1 -2], бараки были переполнены. Вместо положенных 200 человек в них помещалось порой до 500, узники спали на соломе, которая менялась очень редко, и на ослабленных узников началось настоящее нашествие вшей, а за ними - эпидемия тифа, которым переболело множество народу, унесшего, начиная с ноября 1914 г., за два месяца, по сообщению узника И.Васюты, до трех тысяч жертв [127, вып.З, с. 14 - 15]. Несмотря на ужасы заключения, множество примеров говорит о той духовной силе, которую показали многие узники. Было постоянное богослужение. В лагерной церкви, которая сначала помещалась в бараке, служил униатский священник Ярослав Карпяк, попавший в Талергоф на пост „пароха" как беженец, затем были допущены и священники-узники. Как рассказывает активный деятель русского движения в Галичине писатель, узник Талергофа Генрих Афанасьевич Полянский, униатский священник, „так как бьшо между всеми нами, заточниками, и множество православных, - нас не хотели или боялись называть православными - то они постарались о получении разрешения на постройку особой, православной часовни. И они построили себе, старанием братьев Киселевских, Дионисия и Юлиана, иерея и мирянина, часовню, а с помощью больших мастеров, пленных русских солдат, снабдили и украсили они часовню хорошим иконостасом и престолом. Не имея вначале церковных риз, брали они секретно наш фелон и эпитрахиль... Конечно, о. Карпяк не знал о том, что выдавались иногда фелон и эпитрахиль из нашей церкви православным оо. Киселевскому и Гудиме к употреблению в их часовне" [127, вып.4, с.116]. Для украшения церквей и красоты богослужений приложили свои труды заключенные художники-живописцы и резчики, женщины-вышивалыцицы, составился профессиональный хор, певцы которого пели и в униатской церкви, и в православной часовне" [127, с.117- 118]. Среди узников был и сын крестьянина, молодой студент-юрист, только начинавший свой путь поэта, ученого, общественного деятеля и подвижника русского движения Василий Романович Ваврик. Он был арестован в 1914 г., сначала отправлен в Терезин, где встретился на минуту с 19-летним больным смуглым юношей - Гаврилом Принципом, убийцей Франца-Фердинанда и его^кены... А дальше - Талергоф. Еще в Терезине Ваврик выпускал рукописные листки „Тере-зинская вошь" с рисунками из тюремной жизни. В Талерго-фе издавал, как сам называл, „рукописный журнальчик" ���Талергоф в карикатурах". „Это были стихи, маленькие пьесы, повести, шутки, анекдоты и жанры из жизни лишенных всякого права. Я увлекся работой до того, что по целым дням сидел в углу барака над сбитым из досочек столиком. Карикатуры спешно расхватывались и обходили весь Талергоф, вызывая численные толки. Теперь только сознаю, как страшно рисковал, пуская в курс свои сатиры, которые могли легко попасть в руки властей, высмеянных беспощадным образом" - вспоминал Ваврик в 1930 г. [127, вып.4, с.89]. , К ужасам австрийского террора он обращался много раз и как историк и как поэт'. Во время мобилизации, проводившейся среди узников Талергофа осенью 1915 г., Ваврик был взят в австрийскую армию и оказался среди многих, кто вынужден был защищать престол монарха тогда, когда над их родителями и родными совершались насилия и убийства именем того же монарха. Летом 1916 года на итальянском фронте Ваврик был взят в плен², а „весной 1917 г. с помощью русского посла Гирса получил свободу, уехал во Францию и поступил добровольцем в русский корпус, сражающийся против немцев. Через Англию и Ледовитый океан переехал в Петроград в то время, когда клонилась к падению власть Керенского" [127, вып.4, с,87]. В 1915 г. рекрутский на,бор сильно уменьшил число узников, однако после отхода русских войск из Галичины последовала новая волна жертв, среди которых были и украинофилы, и поляки, и евреи, „все, кто находился в соприкосновении с русскими войсками. Пустые места в Талергофе опять заполнились" [127, вьт.З, с.9].