Вошедшая в поговорку лень Обломова рассматривается обычно лишь отрицательной чертой русского характера, сформировавшегося под влиянием паразитических устоев крепост-лической системы. Однако обломовщина как отражение определенного способа бытия российского общества явление, несомненно, более многоплановое и несводимое к чисто психологическому феномену. В ней помимо всего прочего заключена еще я нравственная и гражданская позиция, критическое значение которой в условиях полного поглощения личностных прав служилым государством часто могло проявляться лишь отрицательно— в абсолютном «ничегонеделании». Это закономерная (в пределе) реакция человека, чьи' установки лишают смысла любую деятельность вообще, в том числе и частнопредпринимательскую, рождают ощущение неправоты всей частной жизни, если она не сливается с делом для других и направлена исключительно на улучшение собственного существования личности [ср. Пришвин 1969, с. 234]. Именно здесь, на уровне глубинных поведенческих установок, обломовщина обнаруживает свое родство с «классическим» типом активного нигилизма и, несмотря на все их внешнее противостояние друг другу, оказывается в известном смысле его предтечей.

Другой, не менее парадоксальный вариант неявного нигилизма представлен стилем поведения, связанным с именем Аксаковых. На первый взгляд может показаться, что в их семейном кругу просто консервируется стародавний, патриархальный помещичий быт, исключающий по определению какую бы то ни было возможность поведенческих новаций. Дело, однако, заключается в том, что в новых условиях, характеризовавшихся постепенным нарастанием экспансии чиновного государства в частную жизнь, изменилось функциональное значение са*«» этого быта. Семейные отношения, дружеские привязанное» размеренный уклад деревенской жизни, природа — все это составило теперь тот мир, куда сознательно и произвольно мохш было уйти от лжи, «внешней деятельности», «своекорыстие хлопот, бесполезных, хотя и добросовестных мыслей, забот ж попечений», от «презрительной ��едоверчивости к собственна силам»³. В этом преобразованном произвольностью субъектв-ном пространстве даже такие нейтральные элементы помеши»-его быта, как ужение рыбы или ружейная охота, превращалась в род своеобразного эскапизма. Уходя «в царство рыб и куликов», С. Т. Аксаков погружался «в мир спокойствия, свободы», и это, разумеется, уже было не просто бытовым фактов или его поэтическим преломлением, а выражением вполне о«-ределенной, неприятельской по отношению к власти гражданской позиции. «Читалась» же последняя чиновным государством с удивительной проницательностью⁴. Правда, столь же проницательной была реакция и другого «читателя» — жаждавшего эмансипации образованного общества. Стремление личности к независимости, пусть даже и в такой «консервативной» форме, получило у него полное признание.

Успех аксаковских воспоминаний, а тем более очень специальных, рассчитанных на довольно узкий круг читателе* «Записок об ужении рыбы» или «Записок ружейного охотника», объясняется не только их литературными достоинствами, но ае в последнюю очередь еще и тем, что сами установки автора» в скрытой форме содержавшие в себе отрицание современно* действительности, не могли не оказаться созвучными стремление всего российского образованного общества к избавлению от попечительства служилого государства.