Естественно, что такое слово являлось по сути своей монологичным, довлеющим себе и своему творцу; оно могло лишь механически сооолагаться с «чужой» речью, но не в состоянии было служить средством ее отображения и средством познания ее носителя. Неудивительно поэтому, что при разработке «чухой», крестьянской темы рефлексирующее сознание Радищева постоянно сбивается, выписывая траекторию, начальной и конечной точкой которой является его же собственное душевное состояние; и в самом крестьянине он закономерно обнаруживает лишь родственного себе «естественного человека», т. е. в конечном счете свою собственную духовную проекцию. Соответственно вопрос о понимании народной точки зрения в качестве самостоятельной и особой перед Радищевым не возникает и, собственно говоря, при наличии данной сентиментально-моноло-тической установки возникнуть просто не может.

И все же, несмотря на это, мы вправе утверждать, что именно сентиментализм, впервые поставив проблему личности «не как особи рода homo sapiens, а как конкретного субъективного единства» {Гуковский 1938, с. 267], сделал возможным обращение культуры к народной теме, точно так же как он сделал возможным принципиально новый подход к теме природы или частного быта, раскрываемые им аналогичным образом — через описание спроецированных вовне психологических состояний личности [см. подробнее: Гуковский 1938, с. 220—221]. Сентиментализм резко расширял в сравнении с классицизмом значимое для культуры тематическое пространство, снимая его былую неоднородность в индивидуальном личностном переживании.

И природа, и быт, и народ в равной мере могли находить в этом переживании свое внутреннее соответствие и, следовательно, в равной мере становились потенциальными объектами однородного с точки зрения стиля описания.

Субъективный мир личности замыкался теперь не на общих и абсолютных схемах «разума», очищенного от «страстей» и индивидуальных человеческих влечений, а непосредственно на эмпирическом «чувствительном» начале, игравшем ведущую моти-вационкую роль в структуре «теоретической» деятельности сентименталиста. Подобная мотивационная направленность приводила к тому, что освоение внеположенной реальности оказывалось для него актуальным лишь в той степени, в какой она позволяла личности смотреться в нее³. Воспроизводимая культурой познавательная ситуация становилась чреватой позицией «чувствительного» и эгоцентричного «наблюдателя», для которого эта реальность строилась по законам личного переживания и, в свою очередь, сама переживалась им как зеркало его же собственной души⁴. Разумеется, разные авторы могли «смотреться» в разные «зеркала» реальности, что, собственно говоря, и обусловливало возможность формирования в пределах единой по своей структуре сентименталистской установки альтернативных идейных и гражданских позиций. Однако главный для нас вывод должен состоять все же в другом: сохраняя себе верность, сентименталистская личность не могла не «смотреться» в эту реальность, не могла ввести в свой принципиально монологический мир «чужую» точку зрения и непосредственно вступить с ней вдиалогнческиеотношения.