Оставляя в стороне сложный и еще очень далекий от своего разрешения вопрос о содержательном своеобразии последней, мы, думается, можем в целях нашего исследования, для того чтобы лучше обозначилось существо последующих подвижек,

¦граничить себя рассмотрением лишь одного момента, связан-juu с выявлением мотивационных структур, лежавших за разработкой народной темы русской культурой в конце XVIII— Х9ЭОЙ четверти XIX в. Важнейшим ориентиром для нас здесь «¦кет служить знаменитое «Путешествие из Петербурга в .Чискву», а точнее, сама форма путевых заметок, в которую облегались рассуждения А. Н. Радищева о русском крестьянстве. Яы полагаем, что избранный автором жанр путешествия был лзлеко не случаен, его нельзя объяснить простым следованием жившейся литературной традиции. Напротив, он непосредст-шм образом был связан с внутренними установками Ра-яшиева, и наша задача должна как раз заключаться в том, тгобы реконструировать эти установки, предопределившие в леечном итоге данную форму разрешения познавательной птуации.

Первое, на что следует обратить внимание и что сразу же преедводит к сути интересующей нас проблемы,— это двойные заглавия, под которыми сочинение Радищева ходило в рукописях; одном списке оно именуется: «Обозревающий гражданин, или Путешествие из Петербурга в Москву», а еще в двух — «Про-гжнающнй гражданин, или Путешествие из Петербурга в Москва . Увязка «видения» и «путешествия» может показаться здесь лне тривиальной, и это действительно будет так, если, оставаясь на чисто литературоведческом уровне анализа, принять жанр путешествия за некоторую первичную данность и рассматривать «проницающего гражданина» как его производное, как рямое логическое следствие отсюда —«он „путешествует" ип отому „обозревает"».

В реальности же причинная связь была совершенно иной. Об этом прежде всего свидетельствует тот факт, что и сама гг-ажданская позиция Радищева, изложенная им в предуведогтельных строках «Путешествия», обращенных к А. М. Кутузову, читателю-«сочувственнику», построена, так сказать, «гносеологически»— с использованием зрительного кода, присущего ему именно как «наблюдателю»:

«Я взглянул окрест меня — душа моя страданиями человечества уязвлённа стала. Обратил взоры мои во внутренность мою — и узрел, что бедствия человека происходят от человека, и часто от того только, что он взирает непрямо is окружающие его предметы. Ужели, вещал я сам себе, природа толико скупа была к своим чадам, что от блудящего невинно сокрыла истину навеки? Ужели сия грозная мачеха про-жзвела нас для того, чтоб чувствовали мы бедствия, а блаженство николи? Разум мой вострепетал от сея мысли, и сердце *ое далеко ее от себя оттолкнуло. Я человеку нашел утешителя з нем самом. «Отыми завесу с очей природного чувствования— и блажен буду». Сей глас природы раздавался громко в сложении моем. Воспрянул я от уныния моего, в которое повергли меня чувствительность и сострадание; я ощутил в себе довольно сил, чтобы противиться заблуждению; и — веселие неизреченное!—я почувствовал, что возможно всякому соучастником быть во благодействии себе подобных. Се мысль, побудившая меня начертать, что читать будешь» [Радищев 1938, т. 1, с. 227].