Сравнение основных сюжетных схем «Мертвой царевны» и «Отца и дочери» показывает, что набор синтагматических элементов в обоих случаях одинаков. Разница заключается лишь в том, что в последнем сюжете «сокрытие в столб», тождественное «положению во гроб», выносится в самое начало, и это задним числом позволяет ввести новую, инцестную мотивировку всего сказочного повествования: дочь прячется от отца из-за посягательств последнего.

В отличие от многоходовой композиции «Мертвой царевны» сюжет второй интересующей нас группы сказок (тип «Сивка-Бурка») оказывается гораздо проще: герой с помощью волшебного коня доскакивает до заключенной в башню царевны и благодаря этому становится ее мужем. Совершенно очевидно, что в данном случае динамика сюжетного развития в значительной мере определяется характером «трудной задачи». Но если для В. Я. Проппа мотив заключенной в башню невесты восходит к «изоляции девушек, производившейся когда-то во время месячных очищений» [Пропп 1946, с. 30], то, с нашей точки зрения, он прямо порождается той самой топологемой, которая делала адекватными свадьбе обычаи, связанные с пространственной несвободой невесты, ее отделением от родителей и т. п. Таким образом, генетическое толкование этого сюжета принципиально совпадает с интерпретацией «Мертвой царевны» или «Отца и дочери». То же самое следует, очевидно, сказать и в отношении двух последних из рассматриваемых в данной работе сказочных сюжетов — «Царевна Несмеяна» и «Девушка, встающая из гроба». Каждый из них, подобно «Сивке-Бурке», представляет собой несложную «одноходовку», чья специфическая содержательная сторона целиком исчерпывается характером «трудной задачи».

Помимо «Сивки-Бурки» мотив невесты в заточении появляется и в ряде других волшебных сказок. Однако наибольший интерес с точки зрения жетообразования вызывает новеллистическая сказка «Про попа» [Смирнов 1917, № 357]: ревнивый ион заключает в подземелье свою красавицу жену, но именно это обстоятельство н приводит к ее повторному браку, причем обманутый муж сам венчает молодых. Важно подчеркнуть, что здесь простое заточение наперекор всем бытовым реалиям обращает в невесту даже замужнюю женщину.

В первом случае герою необходимо рассмешить царевну Несмеяну. Ему удается это сделать, в результате чего та становится его женой. Анализируя данный сюжет, В. Я. Пропп утверждал, что непосредственно он не содержит никаких следов реального прошлого и что сказки этого типа лишь косвенно отражают первобытную магию смеха [Пропп 1976, с. 177, 203]. С нашей точки зрения, этот сюжет действительно не имеет отношения к прошлому, но не только прямого, а и косвенного. Зато он оказывается в одном ряду с такими нормами свадебной обрядовой практики, как ношение невестой кручинной (траурной) одежды, ее бесконечные (вплоть до обморока) слезные причитания, наконец, прямой запрет смеяться на протяжении всего предвенечного периода [Добрынин 1910, с. 35]. Как было показано выше, все эти формы обрядового поведения, непосредственно связанные с моторной пассивностью невесты, являются результатом закономерных трансформаций исходной свадебной топологемы. И у нас нет никаких оснований сомневаться, что здесь же находятся генетические корни и сказочного сюжета «Несмеяны».