Разобранные примеры из русской обрядовой традиции чрезвычайно важны в методологическом отношении. Они призваны показать, что действия, приобретающие обрядовое значение, входят в обряд с уже присущей им смысловой потенцией, определяющейся, как правило, их мотор но-топологически ми схемами. Обрядовая же деятельность поднимает эти схемы на более высокий уровень моторной абстракции и обобщения, выявляя их инвариантные характеристики без речевой артикуляции последних. Обобщение исходных схем действий, достигаемое благодаря ритуальной деятельности, имеет важные последствия для того, как они представлены в сознании. Между деятельности ы-ми образами, которые до этого могли существовать обособленно, прокладываются новые связи, в результате чего обрядовая реальность закрепляется, получая отделенное от деятельности и относительное самостоятельное идеальное соответствие, способное к дальнейшим системным трансформациям. Важно подчеркнуть, что в данном случае реальность закрепляется не в качестве текста, сознательного или бессознательного, а в виде вполне определенной в содержательном отношении ментальной структуры, в виде семантического пучка моторных образов и надстраивающихся над ними мифологических представлений, которые в своей совокупности способны в дальнейшем определить синтагматику и ритуального, и, как мы увидим далее, повествовательного текста.

Вернемся теперь к введенному ранее понятию адекватности ритуального поведения. Чем же определялась она для носителя традиционной культуры? Дело здесь, думается, вовсе не в наличии «бессознательного текста», якобы выступающего в ритуале в качестве сообщения. Сообщением в ритуале является сам ритуал, и только поэтому его и можно рассматривать в качестве коммуникативного акта. Но ритуал — это не просто один из каналов трансляции культуры, о чем постоянно забывают структуралисты. Он одновременно является деятельностью, активно порождающей ментальные парадигматические связи. И лишь поскольку передается от поколения к поколению эта деятельность, передаются опосредованно соответствующие ей ментальные структуры. Последние в конечном счете и будут определять, минуя, естественно, стадию речевого оформления, адекватны ли поведенческие реакции индивида в каждой конкретной ритуальной ситуации или нет.

Устная текстовая деятельность.

Структура наиболее типичной для традиционного общества устной текстовой деятельности аналогична структуре ритуальной и производственной. Ей также чужда идея предшествующего исполнению замысла (идейного, художественного, композиционного и т. п.), речевое оформление которого являлось бы непременным условием порождения текста.

Данное положение, взятое само по себе, представляется в настоящее время достаточно утвердившимся и не требующим дополнительной аргументации. Необходимо, однако, отметить, что это всего лишь негативная характеристика устного творчества, которая, хотя и дает ключ к пониманию ряда существенных его моментов, ничего не говорит о главном—о конкретном «механизме» порождения фольклорного текста. Между тем отсутствие авторского замысла как необходимого элемента устной текстовой деятельности естественно ставит перед исследователями вопрос о том организующем над индивидуальном начале, которое в условиях «текучей», бесписьменной традиции приводит к формированию и закреплению вполне определенных устойчивых сюжетов. И здесь к настоящему времени наметились два основных и принципиально разнящихся друг с другом подхода к данной проблеме.