Что касается семантики «омовения», то здесь в первую очередь необходимо отметить, что данное действие входило одной ¦з важнейших составляющих в типично «отъединительную» обрядовую парадигму похорон. Но и в самой свадьбе «дизъюнктивный смысл «омовения» заметен со всей очевидностью²⁹. Достаточно указать на чрезвычайно показательную в этом от-вошенни тенденцию превращать хождение невесты в баню в целое путешествие, дублирующее ее будущий отъезд от родителей. Баню старались выбрать подальше от невестиного дома, ва противоположном конце деревни или даже вообще за ее пределами [Поспелов 1877, с. 125; Мыльникова, Цинциус 1926, с. 61]. Если такой возможности не было и баня находилась поблизости, то шествие все равно стремились растянуть не менее чем на час, следуя принципу: шаг вперед, два шага назад [Ильинский 1894, с. 364]. В тех местах, где бани отсутствовали совсем, мылись в печке, но обязательно вне родительского дома [Астров 1905, с. 438; Киреевский 1911, с. 240]. По возвращении из бани невеста вела себя уже как гость, в частности усаживалась на лавку под образа.

Как мы видели выше, и «омовение невесты в бане», и «расплетание ее косы» обладали вполне определенной «дизъюнктивной» семантикой, в силу чего они могли находить на уровне действия свои прямые соответствия в погребальном обряде. То же можно сказать и про «отъезд невесты из отчего дома». Здесь, однако, моторно-топологический параллелизм с похоронами проявляется наиболее последовательно. Выражался он в том, что в обеих ситуациях ритуальное значение получали топологически сходные действия, к примеру: садиться на место, где сидела невеста перед самым отъездом к венцу [Забылин 1880, с. 150; ср. Малиновский 1886, с. 38] и где лежал покойник перед выносом [Зеленин 11914, с. 217; Балов 1889, № 54]; бросать мусор вслед отъезжающей невесте [Белинский 1925, с. 88] и выметать сор вслед за выносимым гробом; не оглядываться назад во время движения свадебного поезда [Белинский 1925, с. 89] и при шествии похоронной процессии [Романов 1911, с. 70; Смирнов 1920, с. 34] и т. д.

Может показаться, что сопоставление предвенечной обрядности невесты с похоронами носит чисто формальный характер. И действительно, их параллелизм, вероятнее всего, не имел бы никаких семантических последствий, если по прибытии свадебного поезда в дом жениха он не сменялся бы своим последовательным и эксплицитным отрицанием. Здесь противопоставление свадьбы похоронам начиналось уже с самого начала — с момента вступления молодых в дом. Они входили туда через поветь в заднюю дверь, т. е. прямо противоположно тому, как выносили покойника [Смирнов 1920, с. 33; А — кий 1853, № 31; Фролов 1885, № 21].

Далее тема отрицалия похорон Могла «всплывать» в самых неожиданных ситуациях, к примеру: накрывая на стол, избегали заранее класть ложки, ибо так полагалось делать на поминках [Гринкова 1926, с. 102] (попутно заметим, что в топо-се невесты во время девичника ложку для нее, как и для покойника во время поминального обеда, могли сходным образом помещать под скатерть [Феденович 1984, с. 127; ср. Калужни-кова, Липатов 1983, с. 96]); блины на свадьбе подавали в конце, тогда как поминальный обед начинался с них [Максимов 1873, с. 18; ср. Даль 1904, с. 64]; спать отводили молодых в помещение, где сверху отсутствовала обычная в крестьянских избах земляная подсыпка, «чтоб не было никакого сходства с могилой»³⁰, и т. п. Во всех этих обычаях находил отражение тот уже разобранный нами факт, что отрицание «дизъюнктивного» действия в топосе жениха являлось абсолютно адекватной поведенческой реакцией³¹. В этой связи можно даже утверждать, что, чем сильнее была «отъединительная» семантика отрицаемого, тем отчетливее должна была выражаться «соединитель-лая» направленность свадьбы. Естественно поэтому, что противопоставление свадьбы похоронам — самому типичному «дизъюнктивному» обряду — могло приобретать существенное значение в доме жениха.